25 декабря 1950 г.

 <...> Любимая, любимая, любимая, близкая, родная мама! Спасибо великое за подарок, и за тот, что послан для Нины, и тот, что для нас обоих. Что же мне сказать Вам? Думаю, что теперь нет во мне того недостатка или слабости, которых я не найду силы преодолеть во Имя Его. Только и думаю о том, что еще должен я сделать, чтобы стать еще ближе, как можно ближе. Если бы Вы только знали, родная, любимая, ведь мы с Нинкой после всего этого были словно и не мы, ибо так трудно было осознать ту великую радость и восторг, которые вспыхнули в сердце. И мне так нужно, так насущно важно было услыхать от Вас подтверждение того, что я слышал. Ибо за последние четыре недели это состояние мое особенно усилилось.

Сказано: «В[еликий] В[ладыка] - счастье мое. Кольца зорк[ости] Дам, но не все. Колесо исполнения Утвердим. Луч утверждающий - счастье. Дар ясновид[ения] будет, ладим Луч ясновидения. Все будет. Благословляю усовершенствоваться до конца на этом далеком и близком пути». И еще раньше: «Луч любви и заботы Я дам. Луч с вами, Луч блага и жизни ты в сердце прими. Сила твоя растет любовью. Луч Утвердим и Напоминаем о близости Часа. Пришло время Мое».

Однажды, когда мне было особенно трудно в обычной жизни, на сердце прозвучали слова: «Иди, мой друг, иди в горнило жизни, вкуси от горечи ея!..» Кончено, не хочу затруднять Вас больше всеми теми мыслями и словами, которые возникают в моем сознании, но ведь я имею нечто очень похожее на Л [исты] С[ада] [Мории], равное по величине половине их. Необычайно интересно замечать, как жизнь становится сказкой. Т.к. Вы мне сказали самое нужное в Вашем письме, то, правильно ли я Вас понимаю, и могу ли я считать, что не только Нинкины, но и мои способности изменятся и уже изменяются.

Я тоже не могу наклоняться, и часто болит позвоночник. Может быть, разница в том, что Нинке написали Вы, а о себе я услышал сам? <...> Вот Вы писали о спокойствии, а мне было столько еще Сказано об этом великом, синтетическом понятии, что оно стало как бы входом к дальнейшим возможностям. В письме 13 октября я писал Вам о ноше непомерной, а теперь прошу добавить к ней еще одно слово: подвиг. Отныне все, что имею и внутри и вне себя, отдаю В[еликому] В[ладыке]. Недавно видел интересный сон: горы на родине, над горами светлый Лик. Потом те же горы, между двумя горами лощина и дорога, ведущая в низины, и на дороге в сапогах, шубе и шапке человек очень высокого роста, как бы собирающийся спускаться, человек с тем же лицом, что сперва было над горами.

Говорили с Нинкой о Вас, мама, родная моя, мне бывает иногда больно даже, когда я начинаю думать о Вас, о том, какую тягость, какую муку взяли Вы на свои плечи. Сколько Вы мучились и мучаетесь, и если нам трудно, то каково же Вам, моя любимая и единственная. Как хотел бы облегчить я Вам Вашу жизнь всем, чем в силах. И если это доставит Вам радость, то приложу все силы, чтобы стать достойным сыном и искупить все свои ошибки. Лишь теперь понимаем мы с Нинкой Ношу Вашу. Вы, конечно, понимаете, что если те письма столько значили для нас, то последнее - вдесятеро. За эти дни было еще Сказано: «Допущен и с Нами. Любовью достигнешь ты счастье свое. Открыто ухо устремлением к В[еликому] В[ладыке]. Где преданность, там все сокровища Чаши открыты. Книгу Жизни можно дать. Надо ждать пробуждения Чаши. В любви и доверии ждите пробуждения нового духовного сознания. Ассимиляция Луча требует времени». Мама же моя любимая говорила так: «Лучи льются. Первый мой, помни. Милый мой, любимый, пишем».