5 мая 1950 г.
Хочу
сказать одну вещь, но только Вам одной. Помните, я Вас назвал
«близкая, любимая, родная и единственная». Скажу еще больше: в
отношении моей матери жизнь моя сложилась особенно тяжко. Много
пришлось выдержать, и интересно то, что ее, родную мать, я никогда, как
помню, не называл «мама», не мог, не хотелось. И вот Вы, моя любимая,
единственное существо, которое я, в тайниках моего сердца, называю этим
великим словом. Я не знаю, почему я это делаю, не знаю, отчего и как
родилось это чувство и желание это сделать, но в это слово в отношении
Вас я вкладываю всю нежность, всю ласку, всю тоску сердца, никогда, до
знакомства с Вами, не произносившего сознательно слово «мама».
Простите,
родная, меня за мою дерзость, что я осмеливаюсь Вам так писать, но я
знаю, что Вы меня поймете, не осудите, почувствуете то, что словами
выражено быть уже не может. Если бы вы только знали, моя единственная и
любимая, как много значите Вы в моей жизни. Крепко помню слова
Вл[адыки]: «Потому пусть сердце чует и знает в недрах своих, что
дается...» и т.д. И как много значит для меня каждое Ваше слово. Я
столько раз перечитывал Ваше письмо, что выучил его почти наизусть. И
все думаю, думаю. И говорю все это не для самоуслаждения и не для
уверений, а лишь для того, чтобы Вы крепко знали, что я Ваш без всяких
условий и навсегда, и Нинка[2],
думаю, тоже. А ведь когда свидимся, может и времени-то не будет даже о
себе поговорить, не до того будет. Вот и открываю Вам сердце свое
нараспашку. Тогда, при встрече, всякому будет в охотку поговорить, а
вот такую стряпуху, как Нинка, нелегко найти. Даже Наш Любимый[3]
одобрял ее стряпню. Да и из меня неплохой кухонный мужик мог бы выйти.
А радости-то ей сколько было бы о Вас позаботиться. И чуткости и
бережности бы хватило хоть немного облегчить трудный путь Ваш, посильно
помочь от всей души. Елена
Ивановна, скажите, родная, может ли случиться, что Вы поедете мимо нас.
И мы с Нинкой размечтались, как Вы приехали и остановились у нас. Мы
теперь живем наверху (в том же доме). Отдали бы Вам почти всю квартиру.
А как бы ухаживали-то за Вами! До
чего
же я о Вас стосковался. Ведь мы так давно, так давно не видались!
Вот и мечтаешь, и легче ждать заветной встречи. А если это время бывало
трудновато, и даже очень, то это потому, что не знал, увижу ли. Вот Вас
я неуверенно спрашиваю, могу ли называть Вас «мама». А Любимого Нашего
я давно уже зову Отцом. А вот и стихи мои, малость измененные: Нитью сердец Гур-отец Близок за гранью земли. Строг и суров, сильный, без слов, Вместе давно уже шли. Твой навсегда, но берега Счастья за грозной стеной. Трудным путем крепко идем К башням твердыни с тобой. Так без Вас обоих будущего не мыслю. 8/V
<...> О том, что нужно сделать для Отца, думал и думаю крепко,
ради этого и живу. Елена Ивановна, мне так больно и стыдно. Вы
недомогаете, здоровье Ваше неважно, а я беспокою Вас нашими болезнями и
печалями. Но если бы Вы знали, сколько радости, бодрости, надежд и
здоровья принесли Ваши слова. Опять крылья выросли. У Вас, моя любимая,
есть изумительная способность и умение говорить самые нужные и
доходчивые слова, хватающие за самое сердце и в один миг способные
изменить все душевное состояние человека. Чаша моя переполнена, и
хочется поделиться с Вами этой радостью, а слов-то и не хватает, а
всего и бумаги не хватит написать. <...>
|
