<...> Мои музыкальные вещи явились для меня полнейшей неожиданностью. Захватила меня и проза. Ну, тут чувствую себя, как рыба в воде. Чувствуется во всем этом помощь Вл[адыки]. Да и Сказано было много мне о творчестве. Плывем на приливе творчества.

<...> Очень рад Вашему ответу в письме от 21/5 относительно разъединения принципов. Рад потому, что, именно, никогда не собирался проделывать это на себе, понимая всю нежелательность подобных вещей. Меня интересует научно-философская сторона и в человеке и в планете. Собрал отовсюду все, что мог. Но я не думал все же, что все это так сложно и трудно. Кроме того, в обычной жизни порой очень интересно замечать, в каком принципе функционирует сознание в данный момент, когда ешь, читаешь или огорчаешься. Мне очень много за это время было Сказано относительно обуздания оболочек. Ну а теперь хочу поговорить о самом главном для меня, о личном, о моей любви к Вам. В Вашем письме [от] 18/7[6]

Вы пишете: «Не слишком идеализируйте меня... Мне тяжело сознавать и носить тот "идеальный покров"» и т.д. «Я опасаюсь Вашего разочарования» и прочее. Хочу Вас спросить. Разочаруюсь? Кто? Я? В чем? В том, что Матерь - «Дочерь Моя, Первозванная»? и ученица самого Вл[адыки]? В этом? Или в том, что «Я Дал огненный камень той, которая...»? Или в том, что любимые мною вещи, мною ежедневно повторяемые и изучаемые, Вл[адыка] дал ее руками? В этом, думаете Вы, разочаруюсь я? Или, может быть, Вы полагаете, что десять лет ухода за больной женой не дали мне понимания слов «рукою и ногою человеческой» и вместо человека, живого человека, я склонен увидеть Керуба с «безжизненными колбасами» за плечами, лишенного всего прочего, человеческого? Или Вы считаете меня способным любить только за те или иные свойства и достоинства.

Разве настоящая любовь, ну скажем любовь матери, не поднимается выше этого? Разве Вы сами стали бы любить Юшу, т.е., виноват, Юрия Николаевича], меньше оттого, что он вместо 15 языков знал бы только 5? А мне Вы в этом отказываете? В праве понимать и любить?

А помните, когда Вы мне написали, что Вы чуть было не заплакали из-за моего испорченного письма; помните, что я Вам ответил: как Вы мне стали сразу ближе и роднее, вот ближе попросту, по-родному. А может быть, Вы полагаете, что я принадлежу к разновидности идеальных слюнтяев, которые способны только сидеть, распустив идеальные слюни, сидеть благостно и слезливо умиляясь и разводить сентиментальности, возведя очи кверху? Если я писал Вам о своем отношении, то хотел, чтобы Вы знали мои чувства полностью, до конца. Знали навсегда и крепко. Упрочить их хотел в Вашем сознании. Слишком далеко от меня Вы были и слишком стосковался, слишком нужны Вы мне. Вот и писал просто, от всего сердца, так, как никогда в жизни не писал никому, ни одному человеку. Не думал, что усомнитесь. Вы что же думаете? Думаете, что при встрече окружу Вас стеклянным колпаком своих измышлений и, благоговейно пролив слезу, сяду около в ожидании, что Вы начнете «предрекать»???

Родная моя, любимая, мама, я все это хорошо понимаю и знаю. Любимая моя, не бойтесь этого. Вам со мной будет легко и свободно. Я выстрадал это понимание. Я Вам и пол смогу вымыть, и даже, конечно, только Вам, и постирать смогу. И обед приготовить. И на чужие письма за Вас отвечу, отвечу Вашими же мыслями и словами, и выражениями, и даже Юше, т.е. Юрию Ник[олаевичу], скажу, чтобы тепло одевался, не забыл светр[7] и теплое кашнэ. Вы пишете: «Любите меня, мне это нужно».