Родные и любимые Елена Ивановна и Юрий Николаевич! Десять месяцев прошло с тех пор, как мы получили от Вас Ваше последнее письмо. И можете представить себе нашу радость, когда седьмого июня мы получили Вашу весточку от 25/V. Много порадовались: и тому, что не забыли, что чувствуете себя лучше и что встреча неотменна. Вот о ней-то и думаем и на ней строим весь уклад нашей личной жизни и в зависимости от нее. Чуяло мое сердце, что здоровье Ваше сильно отягощалось, и больно было за Вас и за то, что Ваши люди в хорошести своей, любви и преданности все же не хотят хоть чуточку поберечь и полюбить тех, кого, как они думают, любят. Иногда им в упоении хорошести своей даже и в голову не приходит, что они могут жестоко отягощать нагнетенное сердце. Как все это знакомо, как хорошо знакомо! И как редки неотягощающие!

А Вы, конечно, по доброте своей, не щадили ни себя, ни своего здоровья. Грустно мне сознавать свое бессилие устранить из Вашей жизни те тягости, которые можно было бы избежать. Далекость лишает! Просил и прошу Вас, хотя бы ради нас, хоть немного поберечь себя. 10-го видел Вас во сне. Сон был очень интересен, о будущем. Вы были такая сильная, энергичная, деятельная, что даже во сне собирался просить Вас поберечь свои силы. Относительно 2 т[ома] писем Матери[9] все будет сделано по мысли В[еликого] Вл[адыки], и уже делается со дня получения Вашего письма. Смущает меня только то, что вряд ли смогу сделать это так красиво, как хотелось бы, вследствие недостаточного навыка. А хотелось бы. Полагаю и считаю, что своим сыном и его временем Вы можете всецело располагать по своему усмотрению, ведь все оно принадлежит Вам. А он, конечно, согласен на все и с радостью. Так же думает и Нина во всем, что касается ее. Елена Ивановна, любимая Вы наша, мне так хотелось бы рассказать Вам о нашей семейной, личной жизни, о том, что чувствуем, чему радуемся, т.е. В[еликому] Вл[адыке], о том, что говорит Он, и что навсегда, неизгладимо ложится на сердце, и чем Он наполняет всю жизнь, что Он часто, часто не забывает, и уже не фразы, а целая поэма сердца получается. Однажды увидев Вас во сне, даже во сне пытался поделиться с Вами своей радостью общения.

Одним словом, я так стосковался по Вас, что не видеть Вас больше уже не в силах. Потому Ваше письмо было истинным праздником сердца. Некоторые люди мало верят в сердце. Я верю. Накануне получения Вашего письма вижу сон: какой-то человек говорит, и я хорошо запоминаю его слова: «Елена Ивановна сказала, что через восемь месяцев вы поедете домой». Можете представить мое чувство, когда я читал Ваши строки на следующий день: «Сердце часто что-то чувствует помимо рассудка, а наполненное Вл[адыкой] особенно». Вы пишете, что Вам некому помочь. Думаю, что когда встретимся, этому придет конец и на рутину каждодневную сил своих тратить не будете. Думаю, крепко думаю, как облегчить Вашу жизнь там, где это возможно. Очень интересно, что в Вашем письме и в том, что говорил мне Вл[адыка], не только мысли те же, но даже и отдельные слова. Родная моя, любимая, я Вас очень люблю, Вы так мне близки, но очень, очень прошу Вас, пожалуйста, не думайте, что мое чувство отяготит Вас, и что, воздавая Вам должное, я встану на ходули превыспренности.

Я сам, на своих боках испытал это тяжкое чувство, т.е. был страдающим лицом, и слишком хорошо понимаю, какие путы накладывает подобное отношение на близких; Вл[адыка] знает, спросите: знает, что я прав и не ошибаюсь. Помните картину Н[иколая] Константиновича] «Сам вышел». На слова, которые у меня были и, кажется, должны быть у Вас, я написал музыку. Говорят, получилось очень хорошо. Как мне хотелось бы, чтобы Вы послушали. <...>

Итак, до свидания, родные наши. Шлем Вам свои лучшие чувства и мысли. С Вами сердцем неотменно и мыслями всегда и навсегда Ваши, любящий Вас Ваш сын Борис.

Р. S. Вложил еще приписку от Нины.

<Вы писали, что когда недомогали и не могли писать, просили В[еликого] Вл[адыку] передать нам привет. Это было сделано 11 дек[абря], когда от моей любимой и неповторимой было целое письмо.>[10]