Время от времени в Европе появлялись люди, чьи редкие интеллектуальные способности, блестя­щая речь и таинственный образ жизни изумляли и ослепляли общество. Статья из «All the Year Round», воспроизводимая здесь, рассказывает как раз об одном из них — графе Сен-Жермене.

В любопытной работе Харгрейва Дженнингса «The Rosicrucians» описывается еще один удивительный человек — некий сеньор Гуальди, о коем в свое время говорило все венецианское общество. Третий — известный как Алессандро Калиостро — был историческою личностью, чье имя из-за состряпанной католиками биографии стало синони­мом бесчестия. Мы не намерены здесь сравнивать сии три индивидуальности между собою или с обыкновенными людьми. Мы воспроизводим статью нашего лондонского современника совсем с иною целью. Нам хотелось бы показать, как подло можно оклеветать человека без малейшего к тому повода, если, конечно, не считать чей-то больший ум и большую осведомленность в тайнах законов природы достаточным предлогом для того, чтобы пустить в ход перо клеветника и язык сплетника. Пусть читатель внимательно следит за повествова­нием.

«Сей знаменитый авантюрист, — говорит автор статьи в "All the Year Round", имея в виду графа Сен-Жермена, — предположительно, родился в Венгрии, однако ранние годы своей жизни окружил непроницаемою тайной. Его персона, равно как и титул, возбуждали всеобщее любопытство. Возраст его и происхождение были также неизвестны. Впервые мы встречаем его в Париже более ста лет назад; слава о нем гремит и при дворе, и в городе. Перед изумленным Парижем предстал мужчина, вероятно, средних лет, который вел роскошный образ жизни, ездил на званые обеды, на коих ничего не ел, но болтал без умолку, выказывая при этом блестящие знания по любому мыслимому предмету. Тон его речи, возможно, был чересчур язвительным — то был тон человека, который в точности знал, о чем говорил. Образованный, прекрасно владеющий всеми языками цивилизованного мира, блестящий музыкант и превосходный химик, он играл роль гения, и играл ее в совершенстве. Наделенный неимоверной самонадеянностью или законченной наглостью, он не только делал безапелляци­онные заявления о настоящем, но и без колебания го­ворил о событиях двухсотлетней давности. Его анекдоты о былых временах отличались удивительной точностью. Он рассказывал о событиях, имевших место при дворе Франциска I, так, будто видел их собственными глазами, в точности описывая внешность короля, имитируя его голос, манеры и речь — и на всем протяжении пове­ствования делал вид, словно был их очевидцем. В той же манере развлекал он публику историями о Людовике XIV и потчевал ее яркими описаниями мест и лиц. Едва упоминая о том, что он действительно был их очевид­цем, он, тем не менее, создавал такое впечатление бла­годаря своей выразительной манере... В своем стремле­нии всех удивить он преуспевал вполне. О нем ходили всякие небылицы. Поговаривали, что ему 300 лет и что он продлил себе жизнь с помощью известного эликсира. Париж сходил по нему с ума. Его постоянно спра­шивали, в чем секрет его долголетия, и он всегда давал изумительно находчивые ответы: отрицая, что может вернуть молодость старикам, он скромно заявлял, что знает, как остановить старение бренного тела. Диета, утверждал он, плюс его чудодейственный эликсир — вот подлинный секрет долголетия. Он решительно отказы­вался от любой пищи, кроме той, что была приготов­лена специально для него — овсяная каша, крупяные блюда и белое мясо цыплят. По большим праздникам он выпивал немного вина, засиживался до тех пор, пока у него оставался хоть один преданный слушатель, и всегда принимал чрезвычайные меры предосторожности против простуды. Дамам он дарил таинственную косметику, дабы оберечь их красоту от увядания, мужчинам же открыто говорил о своем методе преобразования металлов и некоем процессе, используя который можно было переплавить дюжину маленьких бриллиантов в один большой камень. Эти поразительные утверждения подкреплялись его явно несметным богатством и коллекцией драгоценных каменьев редких размеров и красоты...

Время от времени это странное существо появлялось в различных европейских столицах под разными именами — такими, как маркиз де Монферрат, граф Белламар в Венеции, шевалье Шенинг в Пизе, шевалье Велдон в Милане, граф Салтыков в Генуе, граф Тародь в Швабахе и, наконец, граф Сен-Жермен в Париже; однако после постигшего его в Гааге несчастья он уже больше не кажется таким же состоятельным, как прежде, и време­нами производит впечатление человека, гоняющегося за богатством.

В Турне Сен-Жермена "интервьюирует" известный шевалье де Зайнгальт, который застает его в армянском платье и колпаке, с длинной, свисающей по пояс боро­дой и жезлом из слоновой кости в руке — словом, в полном облачении некроманта. Сен-Жермен окружен батареей пузырьков и поглощен созданием шляпок химическим путем. Заметив, что Зайнгальту нездоровится, граф предлагает ему бесплатное лекарство — дозу элик­сира в виде эфира, но тот вежливо отказывается. Это сцена двух авгуров. Не получив разрешения явить себя врачом, он решает продемонстрировать свои способности алхимика; у другого авгура берет монету в 12 су, кладет ее на раскаленный уголь и начинает орудовать стеклодувной трубкой; монета расплавляется и охлаждается. "Теперь, — говорит Сен-Жермен, — можете взять свои деньги назад". — "Но это же золото". — "И чистейшее". Авгур номер два не верит в такое превращение и взирает на все это действо как на трюк; тем не менее, он кладет монету в карман и впоследствии дарит ее зна­менитому маршалу Киту, тогдашнему губернатору Нойхэтеля.

В погоне за красителями и осуществлением иных производственных прожектов, Сен-Жермен появляется в Санкт-Петербурге, Дрездене и Милане. Однажды он вляпался в историю и был арестован в небольшом городке Пьемонте из-за опротестованного векселя; тогда он выложил бриллианты достоинством в сто тысяч крон, расплатился на месте, обругал губернатора города, как карманный вор, и был отпущен на свободу с самыми почтительными извинениями.

Вряд ли можно сомневаться в том, что во время од­ного из своих пребываний в России он играл важную роль в дворцовом перевороте, водрузившем на престол Екатерину II. Поддерживая это мнение, барон Гляйхен указывает на то исключительное внимание, которое граф Алексей Орлов уделял Сен-Жермену в Ливорно в 1770 году, и на фразу князя Григория Орлова, оброненную им в разговоре с маркграфом Ансбаха, когда он ос­танавливался в Нюрнберге.

Кем же он был, в конце концов? Сыном португальского короля или португальского еврея? Сказал ли он правду, будучи уже стариком, своему покровителю и во­сторженному поклоннику, князю Карлу из Гессе-Касселя? Из истории, поведанной Сен-Жерменом своему последнему другу, выходит, что он был сыном князя Ракоци из Трансильвании, а его первая жена была из рода Тёкёли. Будучи еще младенцем, он был отдан на попечение последнего из Медичи, а когда вырос и узнал, что два его брата, сыновья княгини Гессе-Райнфельской из Ротенбурга, получили имена святого Карла и святой Элизабет, то решил взять себе имя их святого брата — Сен-Жермена. Что из этого было истиной? Ясно только одно — он был протеже последнего из Медичи. Князь Карл, который, похоже, искренне сожалел о его смерти, наступившей в 1783 году, рассказывает, что во время проведения экспериментов с красителями в Экернфорде граф заболел и вскорости умер, несмотря на обилие лекарств, приготовленных его личным аптекарем. Фридрих Великий, проявлявший, несмотря на свой скептицизм, необычный интерес к астрологии, выразился о нем так: "Это человек, который не умирает". Мирабо афористически добавляет: "Он всегда был беспечным малым; но, как и его предшественники, не забыл умереть"».

И теперь мы спрашиваем, какое же здесь приводится доказательство или хотя бы намек в пользу того, что Сен-Жермен был «авантюристом», стремился «играть роль гения» и выманивать деньги у простофиль? Здесь нет ни малейшего признака того, что он был не тем, кем казался, то есть джентльменом с блестящими талантами и об­разованием, обладателем огромного состояния, позволявшего ему честно поддерживать свое положен ... Читать дальше »