Сколько раз эта
старая французская поговорка повторялась. Твердилась она и на лекциях
международного права, и при заключении всяких договоров. Наконец, произносили ее
в бесчисленных случаях всяких жизненных пертурбаций.
Не только сама
непреложная истина заключена в словах поговорки. Каждый человеческий ум, на всех
ступенях своих, отлично понимает, что без взаимности всякая договоренность будет
лишь пустым и стыдным звуком. Без взаимности непременно будет участвовать ложь,
обман, который рано или поздно даст все последствия, творимые обманом.
Вот мы говорили о добровольности. Но и взаимность может расцвести лишь
на основе доброй воли. Ничем нельзя вызвать так называемую взаимность, если этот
прекрасный цветок не расцветет лотосом сердца.
Волны бьются о скалы.
Скалы встречают их без взаимности. Правда, волны могут источить скалы. Волны
могут образовать целые подводные пещеры и, в постоянстве своем, могут разрушить
каменных гигантов. Но ведь это будет не соглашение, не договоренность — это
будет натиск. Это будет насилие, а всякое насилие непременно окончится тем или иным разрушением.
Поднявший насилие
от насилия и погибнет.
В примере волн и скал как бы встретились два
несогласимых элемента. Но даже и скалы, если их породы позволили бы, они могли
бы ввести даже противоположное начало в полезные для бытия каналы.
Но
вряд ли можно предположить, что сердца человеческие так же мало согласимы, как
вода и камень. Ведь даже и вода может быть в твердом состоянии, и породы камня
могут издавать влагу. И ведь эти элементы лишены сознания. По крайней мере, их
сознание нам недоступно. Но не может же быть такого человеческого сердца,
которое, с одной стороны, не могло бы дать влагу благодати, а с другой стороны —
не было бы способно к адаманту мужества.
Общая всем векам и народам
человечность все-таки неистребима. Какими бы наркотиками, алкоголем и никотином
ни убивать ее, она все-таки как-то и где-то может быть пробуждена.
Великий преступник бывает трогательным семьянином. Значит, если его
чувства все-таки способны пробудиться по отношению к своему — тем самым при
каком-то усиленном процессе они могут быть продолжены и ко всему сущему. Сейчас
уже не ставится идеал Святого Франциска Ассизского, говорившего даже волку —
“брат волк”. Даже не задается идеал подвижников, обладавших сердечным языком,
понятным и птицам, и животным. Помимо этих высоких идеалов, слыша о которых,
люди обычно восклицают: “Мы ведь не Франциски”, может быть основание
общечеловечности.
На этой сердечной основе все-таки можно открыть даже
самое затворенное сердце. Помимо всех своих торговых дел, о которых сами люди
сложили тоже поговорку: “Не обманешь — не продашь”, помимо всей многообразной
торговли, люди не могут избежать прикосновения к духовным сферам. Люди,
непривычные к таким касаниям, иногда, вместо благодати, ощущают даже
болезненность. Это происходит от непривычки к таким ощущениям. Ведь человек,
никогда не ощущавший электрической искры, всегда уверяет, что даже малейший
разряд для него крайне чувствителен. “Так меня и обожгло”, или “Так меня и
пронзило”, говорит новичок, а вскоре, при повторности, даже и не замечает еще
больших разрядов.
Конечно, эти восклицания происходили вовсе не от
повышенной чувствительности, а от закоренелого предубеждения. Разве не бывает
именно такое же нелепое предубеждение и в человеческих отношениях, где волна
разумности и сердечности бьется о скалу враждебности или тупости.
Странно и то, что люди так часто воображают взаимность в деле какой-то
официально государственной договоренности. Но ведь без семейной, дружеской и
общественной взаимности, какая же может быть речь о государственности? Потрясая
основы общежития, люди тем самым потрясают и все прочие основы. Можно потрясти
основы брака и в результате государство получит целые миллионы внебрачных,
беспризорных, дичающих подростков. Можно сделать гнусную шутку из употребления
всяких ядов и можно окончить почти отравою целого народа. Разве мы не видим
примеры?
В каждом из таких случаев, превратившихся в народное бедствие,
в начальной основе можно бы усмотреть какое-то тупо эгоистическое действие.
Кто-то один помыслил лишь о своем самоуслаждении или преступной выгоде, и от
этого одного злобного уголька вспыхнули пожары народных бедствий. Поистине,
озверелый эгоизм есть, прежде всего, враг взаимности.
Общежитие дает
множество возможностей для воспитания взаимности. Ведь все чувства должны быть
воспитаны. Но много истинной человечности и терпимости нужно проявлять, чтобы
сама идея взаимности могла бы расти свободно и добровольно. Взаимность
напоминает и об ответственности. Ведь каждый, отказавший в предложенной ему
взаимности в делах блага, тем самым принимает на себя и тяжкую ответственность.
Во взаимности сочетаются и разум, и сердце. Сердце, по благодати, чует, где оно
должно простирать свое благоволение. С другой стороны, разум напомнит о той
ответственности, которая будет порождена жестоковыйностью или невежеством.
Опыт маленьких сотрудничеств, малых ячеек, собравшихся для
добротворчества, дает многие испытания возращения взаимности. Все лучше
испытывать прежде всего на обиходе. Посмотрите, как будут претворяться обиходные
будничные задачи и столкновения, и вы поймете: как в мегафоне, они отразятся во
всеуслышание. Самость и самовыгоду можно проверять тоже по мегафону. Какой
ужасный раздирательный рев и вой может получиться из самого, казалось бы,
ничтожного домашнего недоразумения.
Недаром в старинных школах жизни
руководитель подчас умышленно бросал испытание терпимости и взаимопонимания.
Тем, кто в сердечности не мог понять нужное, те, хотя бы по разуму, могли
предостеречь самих себя от возникающей ответственности. Можно ударить по
какому-либо звучащему предмету в одном углу дома и получить отзвук в нежданно
противоположном помещении. Совершенно так же точно и в создании ответственности
и взаимности.
Если бы только люди могли скорейше осознать, что для блага
народных преуспеяний взаимность не должна оставаться в пределах поговорки, но
должна войти как основа сотрудничества.
